Дед Артем досадливо машет рукой и опускается на подушку. Тихо в горнице... И представилось деду Артему: теплая комната!, койка, на койке лежит посягатель. Крепко обнял веселовское ведерко — и, знай, похрапывает. Часы же стучат и стучат, так и достучатся до утра. А утром... просторный зал суда, до отказа набитый народом.

Лука Ильич в переднем ряду сидит козырем. Его дело правое. А дед Артем — ответчик. Совестно ему посмотреть на народ, так и сидит, трещины на полу считает. А кругом шепот, смешки: «Рассветовские-то, ха-ха, слыхал? Ведерко в Веселом свистнули!», «Рассветов­ские? Да ну? Такой был колхоз!..», «С малого, известно, начинается...», «Это так...»

Вспотевший от волнения дед молча спускается с койки, натягивает сапоги.

—   Куда ты, Артем?

—   Отнесу, Катюша. Отнесу, и все. Говори про меня, что хошь, а колхоз пятнать не позволю. Не-ет, не позволю!..

Дед выходит в чулан. Бабка Катюша слышит, как он гремит там ведрами, выходит во двор, хлопает калиткой. Катюша вздыхает и говорит:

—   Дай боже, чтоб не заметили...

На улице, несмотря на поздний чес, дед Артем увидел своего со­седа Евлампия Антоновича. Осторожно, будто крадучись, тот прохо­дил как раз мимо двора Артема. Прятаться было поздно, и дед Артем, скрывая ведерко за спиной, поприветствовал соседа:

—Добрый вечер, Антоныч!

—Взаимственно.

Зашагали рядом. Только теперь заметил дед Артем в руке соседа новое, оцинкованного железа ведро.

—По воду, значит, собрался? — спросил  Артем,  желая  нарушить
неловкое молчание.

—По воду... А ты, соседушка?

—Катюша моя что-то занедужила. Думаю: дай уважу старой, принес студеной водицы.

Опять зашагали молча. Да и о чем было говорить двум почтенным людям, степенно шагающим вперед, «по воду», когда все хуторские колодцы давно остались позади.

Вот скоро и улица кончится, а они все идут... Как же быть? Надо же положить конец этой неудобной прогулке... И дед Артем сказал, чрез­вычайно удивившись:

—   А ведь мы не туда идем, Антоныч. Как ты мыслишь? Я что-то без очков плохо разбираюсь.

—Бог и мне сдается, будто не туда.
Остановились, недоуменно осматриваясь по сторонам.

—Так ведь это Степана Кузьмича хата?

—Кажись, Кузьмича.

—А колодцы, значит, туда?

—Туда, значит...
Помолчали...

—Должно быть, жать начнем скоро, — беспечно сказал Евлампий Антонович. — Хлеба нынче хорошие...

—Отменные  нынче  хлеба,— подтвердил  дед  Артем,  с  каким-то особенным интересом рассматривая звезды на небе...

—Читал я, Антоныч, шибко дела теперь идут в Китае. Наступление... Город за городом... Ты не читал?

Вместо ответа Евлампий Антонович испустил богатырский рык, кру­то отвернулся от непрошенного собеседника и быстро пошел, почти побежал по веселовской дороге. Дед Артем посмотрел ему вслед, вздохнул и сказал:

—Такие-то, значит, делишки,— и зашагал в обратную сторону.

—Или уже отнес тот... посягатель? — спросила бабка Катюша» глядя на вернувшегося деда с ведерком.

—Понес!.. И ведь какой человек! Сроду бы не подумал. Евлампий Антонович!.. Как он рыкнул на меня, Катюша. Ты б послушала! Что бирюк твой. Я так думаю: совесть это в нем проснулась и рыкнула.

—А ведь может быть.   Может, он и есть посягатель.   С обозом Евлампий ездил.

—Я ж ему, как себе, доверял! — кипятился дед Артем, снова взбивая  подушку.— Евлампий Антонович!  Первейший колхозник!.. А может, и неповинен Евлампий? Может, как и я, ночь прокручинился?.. А вдруг он и в самом деле не брал? Ну да, не брал! Что ж, я не знаю Евлампия? А веселовцы теперь его отметят, как виноватого. Члена правления!..

Снова дед Артем погружается в думы. С прежним равнодушием считает секунды маятник: раз, два, три... Дед подумал: хорошо бы маятник остановить, задержать ход времени, подумать, принять 'ре­шение. А потом снова в ход пустить. Стучи, пожалуйста! Но тут же отверг нелепую мысль.

Вот Артем снова поднялся и стал искать сапоги.

—Какой такой может быть сон, бабка, когда Антоныча заметить  могут? Невиноватый он!

—А ты что, виноватый? Тебя-то ведь тоже увидят!

—Пускай меня. Пускай! Я не против...

—Обоих заметят...

—Того я и желаю. На Евлампия не сразу подумают. Член правления! Меня скорее заподозрят. Того мне, Катюша, и желательно, чтобы не на члена правления, а на рядового колхозника подозрение пало.
Это ж для колхоза вдвойне легче...

Ухватив ведерко, Артем кинулся в дверь. Чтобы избежать неприят­ных встреч, он выбрал путь напрямик, через огороды. Да и надо было спешить: до утра оставалось три—четыре часа...

У веселовского общественного колодца дед увидел два ведра.

—   Вот это Евлампия,— размышлял Артем, глядя на оцинкованное ведерко,— а это... постой!   Где я видел такую дужку?..   У Гашки, у председателевой?! Вот где! Она ж по воду мимо ходила. Я ж тогда еще подумал: вот так дужка! Чисто серебряная...

Поставив свое ведро, дед поднял глаза к небу, усиленно сооб­ражая:

—   Кто ж таки есть посягатель? Евлампий? Лука Ильич?

...Утром к правлению колхоза «Рассвет» подкатила подвода, гру­женная ведрами. Правил лошадьми сам веселовский председатель Лука Ильич.

—Принимай   свое   добро,— смущенно   сказал   он   стоявшему   на крыльце  Илье  Ильичу.— Натащили  за  ночь...  ваши...  к нашему  колодцу...

—Себе оставил?

—Все привез.

—Стало быть, ваше нашлось?

—Нашлось, будь оно проклято. В колодце было. Значит, приехала Ивана Антоныча Анка, что в Ленинграде учится, пошла по воду и по неопытности упустила. Ты, Илья, извиняй... А у нас, знаешь, что смеху
было... Полная ночь! Пошла тетка Лукерья к колодцу, глядит — ведро.
Мне принесла. Вот, говорит, рассветовские вернули. За Лукерьей Раиса Степнова пошла, тоже   ведерко   приносит.   За   Раисой—Варвара Фоминична. Эта принесла сразу три. Вот так, думаем, урожай! Стали мы тут из-за интересу следить: как принесет какой, мы то ведерко в
кусты и ждем свеженького...

Но Илья Ильич не слушал соседа. Он глядел на ведра и думал: «Стало быть, не одного меня тревожила эта ночь». А вслух он сказал:

—Значит, приехала Анка?

—Анка-то? Приехала! Как же...